Когда утром Владимир въехал в город, о произошедшем не говорили разве что только кони. Добравшись до своего двора, он сразу вызвал к себе сына. Ждать пришлось не очень долго, вскоре тот уже поднимался на красное крыльцо, подтянутый, довольный, но чуть недоспавший. Святополк поклонился в землю, потом они обняли друг друга и сели обсуждать предстоящий им поход. И только под конец разговора отец, как бы ненароком, бросил:
— Что, не выспался?
Тот понимающе улыбнулся.
— Вот ещё, тратить жизнь на сон. А с Царьградом всё пока так же?
Не так давно Владимир взялся сосватать Святополку невесту из греческих царевен. Однако, поскольку у него сейчас не было в руках козыря типа захваченной Корсуни, которую можно было бы вернуть хозяевам в обмен на их дочку или племянницу, то дело шло, естественно, по-византийски, когда варвар после долгих переговоров радуется не тому, что он с них что-то получил, а тому, что они закончились. Зачастую не заметив при этом, что он сделал нужное и полезное его контрагентам, за века набившим руку на умении нечувствительно руководить оными варварами.
— Пока так же, — подтвердил Владимир. — После обеда приходи на воеводскую думу, будем принимать окончательное решение. А я хочу с норвегами договориться, и закрепить договор браком.
— Даже не буду спрашивать, хороша ли невеста. Нет. Да и кроме меня, у тебя ещё сыновья есть. Вот их и жени на своих норвегах.
— Да где Ростов, а где Норвегия!
— Ничего, доедет и в Ростов.
— Ладно, иди, — посмурнел Владимир. — Мне ещё в церковь надо зайти. И учись: я всенощную пропустил, потому что к походу готовился. А не потому, что девок в Днепре купал.
— А какая разница? — хохотнул Святополк и ушёл.
Владимир же, позвав тех воевод, с которыми отъезжал, отправился с ними в Десятинную церковь, помолиться в сегодняшний праздничный день. Церковь была полна; Владимир кивал, здороваясь со знакомыми – а знакомыми там были практически все. Потом он прошёл на то место, где молиться могли только он, члены его семьи и наиболее приближенные дружинники. Он стоял, периодически крестясь, вполголоса повторял слова молитвы, одновременно оглядывая окружающих, запоминая, кто молится, а кто просто отбывает повинность и ждёт, когда, наконец, можно будет уйти. Вышел митрополит и стал читать проповедь о празднике воскресения из мёртвых, о случившейся сегодня победе над смертью, о том, как все истинные христиане празднуют это сегодня, избегая греха и соблазнов… Владимир ещё раз огляделся, не появился ли Святополк? Того не было. Митрополит продолжал свою возвышенную и даже страстную речь. Владимир то вслушивался в неё, то мысленно ругал Святополка за его отсутствие. В конце концов, он не выдержал, дал знак молодому дружиннику, стоявшему с остальными неподалёку от него, подойти к нему, и приказал ему сходить найти Святополка и привести его сюда. Тот ушёл. Время текло, Владимиру надоела бездеятельность, и он стал пробираться на выход через расступающуюся перед ним толпу. Когда он сюда шёл, у него было желание поговорить с митрополитом, но сейчас ему почему-то перехотелось. Перед церковью тоже двигалось много людей, из лучшей части киевлян. Он здоровался с ними, вступал в короткие разговоры, договорился о паре важных вещей, и тут к нему сам приблизился митрополит Леонт.
— Христос воскресе, князь!
— Воистину воскресе, митрополит. Радостно видеть столь ревностный к спасению народ киевский.
— Воистину, сын мой. Божией благодатью отмечен Киев. Но так, увы, не везде. Вот из Ростова мне пишет епископ Феодор, просится вернуться оттуда. Говорит, народ больно злой, очень настроен против христианства.
— Дикие земли, дикие люди, — согласился Владимир.
— И не только там глухи люди к благой вести. Из Турова скорбь до нас дошла: последний священник, что там оставался, что не испугался и не уехал — убили его. Грехи наши тяжкие…
— Что же там сын мой такое позволяет! — рассердился князь.
— Грехи наши тяжкие… Уж и не знаю, кого туда ещё отправить, безблагодатное там, видимо, место.
— Отправляйте, не бойтесь. Я скажу Святополку, чтобы он навёл-то порядок.
Митрополит горестно покачал головой и поблагодарил князя за обещание защиты.
— А Феодор пусть возвращается. И едет в Туров, — добавил Владимир. — Ростов подождёт.
— Батюшка, — раздался рядом голос Святополка, — ты меня звал, я пришёл.
— Сходи помолись, — негромко рявкнул на него отец.
— Да, сын мой, — подхватил митрополит, — исповедуйся и причастись. Сколько времени ты уже не был в церкви?
Святополк чуть было не ляпнул, что пару недель назад он заходил в странно выглядящую церковь на границе между землями ляхов и чехов, когда его дружина её грабила, но вовремя спохватился.
— Да, отче, сейчас же и сделаю.
— Тогда идём, сын мой. Я приму у тебя исповедь.
Владимир поднялся с Подола к себе и распорядился накрыть обед под его любимым навесом, на троих. Позвать Добрыню и Эгвельда, посла норвежцев, который уже почти месяц здесь обитал. Переговоры шли довольно туго, но сейчас почти всё уже оговорили, и на повестку вышел вопрос закрепления договора добрым браком.
Первым пришёл норвежец, невысокий, худой, сутуловатый мужчина очень преклонных лет: он клялся, что ему уже под семьдесят. Было сложно поверить, что северный воин может столько прожить, но он действительно когда-то был воином и сейчас выглядел весьма старым.
— Здравствуй, конунг, — обратился он к Владимиру на норвежском.
— Здравствуй, братишка, — на шведском ответил ему Владимир. Эгвельда он знал, ещё когда норвежский конунг Олаф, от чьего имени тот вёл переговоры, воевал на Руси под началом Владимира чёрт знает сколько лет назад. — У меня тебе хорошая новость.
— Дай попробую поверить, — пошамкал тот беззубым ртом. — Киевский конунг на переговорах вдруг делает кому-то подарок. Неслыханная щедрость!
— Ладно, ладно тебе. Только не говори, что нашему Олафу невыгодны оговорённые условия.
Эгвельд промолчал, только что и сверкнув глазами, ибо они оба знали, что Олаф сейчас находится в таком сложном положении среди своих ярлов и бондов, что ему почти любые условия были бы выгодны.
— Я готов женить своего Ярослава на вашей Сигне.
— Это тот, которому в удел достался Ростов? — уточнил старик. — Который самый бедный изо всех уделов?
— Но, но! Всё побогаче вашей Норвегии будет. И хлеб там растёт, и соболя бьют. А у вас что? Селёдка да киты. Да фьорды.
— Да воины.
Подошёл Добрыня и тяжело сел справа от Владимира, напротив Эгвельда.
— О чём речь идет? О каких воинах?
— Наверное, о тех, которые пойдут в приданое Сигне? — обернулся Владимир к норвежцу.
— Это окончательно будет решать мой конунг Олаф. Я передам ему твои слова и твои условия.
— А что сам не хочешь решение принять?
— Если бы ты заговорил о туровском Святополке, то договор был бы уже сегодня заключён.
У Владимира дёрнулось лицо. Он рассчитывал на норвежских воинов в этом году.
— Ну тогда давайте обедать, — сказал Владимир. — Перед дорогой домой тебе надо набраться сил.
И они принялись есть, пить и вспоминать те лихие деньки, когда они были молоды, безрассудны и побеждали всех своих противников. Вспомнить им было что, поэтому в конце обеда Владимир осторожно поинтересовался у захмелевшего Эгвельда, а не договориться ли им уже прямо сегодня, так же лихо, как раньше они вместе набегали на врагов? Но Эгвельд, хоть и будучи под хмельком, рассудка не потерял. Решать будет его конунг Олаф, точка.
К вечеру Владимир окончательно почувствовал, что эту неудачу надо заесть чем-то сладким, и отправился к Анне. Если бы тот ангел сумел растолковать ему отличие имеющегося для него у Анны агапе от эроса, который она ему давать не желала, он бы, наверное, уже и согласился. Его юность, его молодость давным-давно прошли, и ему уже хотелось чего-то прочного, основательного, тёплого – вместо бурных перебежек. В конце концов, если бы ему и сейчас захотелось эроса-эроса, он всегда бы его нашёл. Не одна жёнина девушка была отстранена Анною от себя из-за того, что та забрюхатела от него. У Анны же он, не всегда, но находил то, мимо чего бы в молодости прошёл, не оглядываясь, и что ему сейчас хотелось. Он не мог выразить это словами, не мог даже полностью признаться себе в этом – но он часто смотрел на Анну просящим взглядом, никак не умея сказать, чего же он просит. При этом он точно знал, что у неё это есть.
Он дал ей знать, что придёт сегодня к ней. Она встретила его, как всегда изысканная. За исключением того, что у неё чуть подрагивали ноздри. Подумав, что она сердится на кого-то из своих женщин, он решил не обращать на это внимания и привлёк её к себе; она покорно пошла ему навстречу. Не зная, как попросить, он и не попросил; а она сама не дала. Их эрос, наконец, закончился – как обычно, весьма посредственно. Он откинулся на постели. Спать не хотелось. Он просительно посмотрел на неё, надеясь, что и в темноте она увидит и поймёт. Но вместо этого сам почувствовал её не проходящий гнев. Он сейчас не различал её ноздрей, но чувствовал, что они по-прежнему трепетали. И как бы даже не сильнее.
— Что такого сегодня случилось? — наконец, спросил он её.
— Не сегодня, — из темноты раздался её горестный голос. — Ах, как так можно. Вчера, такой праздник… Я увидела твоего сына, и пригласила его разделить нашу радость, пойти с нами на всенощную.
Владимир чуть засопел, вспомнив, как он сам сбежал с неё. Анна продолжала:
— А он вместо этого… вместо этого… — из темноты раздались глухие рыдания.
Владимир удивился. Подумал, и сказал:
— Цыть. Он настоящий муж и настоящий воин. И ведёт себя он, как ему и положено. Спи давай.
